Владимир Казаков

Голубой капитан

Вертолет и лисица дружно усоседились на шкафу, он, грубо вырезанный из бука, - красный, она, пластмассовая, изящная, - беленькая. Совсем недавно Наташа поставила свою лису рядом с вертолетом.

- До свидания, - сказала тогда Наташа.

В ответ Батурин усмехнулся. В его квартире появилась безделушка, и все. Свидания не будет.

А через несколько дней, в скучный ненастный вечер, Батурин неожиданно для себя стал рассказывать пластмассовой игрушке о Наташе: «Почему, кроме меня, с ней никто летать не хочет? А?.. Дева на борту - к несчастью! Да и в виражах-то слаба твоя хозяйка...

Мне сорок два, ей двадцать пять. Жизнью бит я и царапан»... - Батурин пустил в лису кольцо сигаретного дыма... Бим-бом, бим-бом - как сквозь вату услышал он звон тревожного колокола. Вскочил. Да - два удара, - в эскадрилью звали его!

На шахматном столике резко звякнул телефон. Батурин отодвинул в сторону набитую окурками пепельницу, снял трубку и, послушав, сказал:

- Я в отпуске, звони через тридцать дней! - Телефон не унимался, настойчиво требовал к себе внимания, Батурин поднял брошенную трубку: - Конечно, узнал... Хорошо, приду, но ты объясни...

Слушая, Батурин смотрел в серое окно. Из метельного тумана к окну тянулась мокрая сосновая ветка, и на ней сидел нахохлившийся воробей.

- Я все понял, Михаил,- сказал Батурин в трубку.- Тебе не кажется, что вот уже три года, как ты стараешься нарисовать из меня супермена? Машин на базе нет, метель рассадила их по всему Кольскому полуострову. Так? А моему вертолету осталось полтора часа до капремонта!.. Ты толкаешь меня... ну, просишь, пусть просишь, черт возьми!..

Батурин шагал вниз по лестнице через две ступеньки и, только выйдя из подъезда, пошел медленно, вразвалку, как ходил всегда.

Из белой мглы вылез угол здания, потом обрисовалась входная арка. От левой колонны отделился человек.

- Здравствуй, Николай Петрович! Пару минут... капитан.

Батурин любил свое прозвище «голубой капитан», и Богунец это отлично знал.

- Что тебе, льстец-Богунец?

- Я, прямо, капитан... Откажись. Дай слетать мне.

- Не дошло. Подробнее.

- Мне надо! Понимаешь ли... это случай, когда я могу показать все, на что способен. Ты уже «заслуженный», а я? Выдвинуться в обычной работе, - Богунец безнадежно развел руками, - трудновато. Отдай полет! Ты же знаешь, я смогу! Ты летал со мной, учил и знаешь!

- А не вернешься?

- Это уж какую печать судьба поставит.

Угрюмый, глыбистый Богунец зря темнил. Батурин знал, почему парень просится. Самый ярый карьерист не поднял бы сейчас нос к небу. Это все равно, что спасать утопающего в расплавленном металле. Взлететь могла Совесть, благополучно вернуться мог только Опыт, обрученный с Удачей. У Богунца опыта полетов в такую погоду мало, но он согласен расшибить лоб ради девчонки. Решил заранее и бесповоротно. На широком рябоватом лице его полузакрытые веки дрожат. Плечищи опустил и ждет своей участи. Но так же нельзя! Ведь ты уже сейчас неживой, Богунец! Разве можно в таком состоянии швырять тебя в небо? Ты просто большой сентиментальный малец, не распочавший жизнь во всей ее красоте и подлости. Только в романах отдают жизнь за любовь. И Батурин сказал:

- Лотерея - азартная игра. Я ее не признаю. Не полетит никто. Но если... тогда вторым пилотом возьму тебя. А, Богунец! Вторая роль устроит несчастного карьериста?

Парень облапил его плечи, сжал и, отпустив, ласково подтолкнул к двери штаба.

В кабинете командира эскадрильи Батурина встретили стоя. Комэск Горюнов, упираясь ладонями в стол, прятал глаза. Знакомый Батурину председатель саамского рыбхоза мял в заскорузлых ладонях лисий малахай и уводил косящий взгляд в сторону. Черноволосая немолодая коми в треххвостой песцовой шапке, затянув плечи цветастой шалью, будто стараясь унять озноб, смотрела на Батурина в упор. Узкие глаза распахнулись, зеленели надеждой, верой в чудо, в него.

Батурин остановился на полдороге к столу. Вяло сделал еще шаг. «Ну что ты смотришь на меня, женщина? Я не бог! Понимаешь? Метет с обледенением! Да, льдина растает, потому что это «сморчок», непрочный припай, да они погибнут... Нет, ты ничего не хочешь понять. Отвернись!».

- Я должен? - спросил Батурин командира.

- Нет. Но справиться с обледенением, пожалуй, сможешь только ты.

- Пожа-а-луй... Мне пора туда? - Батурин нарисовал пальцем над головой крест, и щека его криво дернулась. - Старый лапоть истоптал уже пятки?

- Это не ты говоришь, Николай.

- Не жми!

- Попытайся.

- Пошлешь Богунца.

- Ни в коем случае... Председатель рыбхоза сгорбился на стуле у сейфа, рядом с ним продолжала стоять женщина, не отводя от пилота печальных глаз.

- Они-то тут как очутились? - негромко спросил Батурин.

- Были в райцентре. Туда пришла телеграмма. На гоночных оленях и прибежали.

- Рассказывайте о деле.

Батурин слушал, положив руки на колени, опустив голову. Почти все, что говорилось, знал из телефонного разговора. Сейчас только тянул время. Думал. Думал уже о полете.

- Квадрат? - неожиданно перебил он командира.

- Восьмой по двухкилометровке. Советую прочесывать галсами.

- Сколько на подготовку?

- Вертолет, бортмеханик и пилот Луговая готовы, ждут на аэродроме.

- Что-о? Наталья Луговая? - Батурин тяжело встал.- Вы не подумали, товарищ командир. С пилотом Луговой лететь нельзя. Вот Богунец подойдет. Опытный, сильный, уравновешенный, с отличной техникой пилотирования...

- Нет, Николай Петрович! Богунец на правом сиденье давно не летал. С радиокомпасом он работает хуже, чем Луговая. Он тоже командир, но с другим почерком полета, в сложной ситуации может взять инициативу на себя, и вы помешаете друг другу. Пойдете только слетанным экипажем.

- А если я попрошу тебя как друга? Пойди навстречу один раз, а потом... Хоть в пекло по твоему приказу, не задумываясь.

- Я и так беру на себя больше, чем можно, товарищ Батурин.

- Вот и заговорили на «вы». Сколько лет крыло к крылу, а свой пуд соли не доели. Не полечу... Я пас!

- Окончательно?

- Тверже слова не бывает!

- Хорошо, Николай, тогда полечу я.- Горюнов пошел в угол к вешалке, снял с крючка потертый реглан.

- Безрассудство! - Батурин шагнул, вырвал из рук командира кожаное пальто и швырнул на пол.- Ты отстранен медкомиссией! Почти два месяца не брался за штурвал! Ваньку валяешь? Тебе не жалко девчонку, которая только начала жить? Дует сильный шалоник, он подопрет метель к морю... Дай Богунца! Я обещал ему!

- Нет... Время бежит. Не тяни. Прошу тебя, не тяни, Коля!

- Значит, если не я, то ты?.. Выбора не оставляешь. Булыжник ты! Черствый человек. Давай обнимемся. В случае чего догуляй за меня отпуск.

Вертолет грохотал, трясся железными бортами, притопывая резиновыми колесами на земле. Нужно было одно движение руки, чтобы оторвать его и сунуть лобастой головой в мокрую метель. Батурин через блистер двери смотрел на расплывчатую сгорбленную фигуру Богунца, провожавшего их, а видел лицо Наташи. Она проверяла приборы, настраивала радиокомпас и все это делала с каким-то несерьезным видом, посматривая на Батурина и улыбаясь. Пушистая прядь волос вылезла из-под мужской кроличьей шапки, почти закрыла синий лукавый глаз. «Собралась на прогулочку!» - зло подумал Батурин.

- Карту! - От резкого, тяжело брошенного слова Наташа погасла, быстро стала читать карту обязательных проверок перед вылетом. Еще раз посмотрев на пропадающего в мокром вихре от винтов Богунца, Батурин поднял машину и с грохотом вспорол воздух прямо над вращающейся антенной радиолокатора.

Проработав не один год в капризном небе Кольского полуострова, Батурин, как свое лицо, изучил этот кусок гранитного финно-скандинавского щита. Не видя земли, он по времени знал, что вертолет подходит к реке Вороньей, которая, похитив воду у Ловозера, тащит ее в Баренцево море. В хорошую погоду он с удовольствием посмотрел бы на скалистые останцы Священной горы, пролетел бы над искрящимися полосами снега в радиальных трещинах ледяных цирков, приласкал бы взглядом ручьи-снеженцы, бегущие к голубым озерам-ламбинам, и пошел бы по руслу реки прямо к Баренцу. Но сейчас серая муть наглухо закрыла землю, и приходилось тащиться только по радиопеленгу.

И все-таки страшным был не слепой полет. Плотная метель и туман Батурина только настораживали, заставляли быть внимательным, собранным. Сегодня давало себя знать обледенение - бич осеннего неба. В спасательной эскадрилье это явление природы называли «живоглот». Машина могла за несколько минут обрасти льдом, потерять аэродинамические качества и упасть неуправляемой.

Уже через несколько минут после взлета бока винтокрыла отлакировались тонким льдом, а на лобовых частях машины появилась ноздреватая корка. Винты и стекла кабины летчиков, обрызганные спиртом из антиобледенителей, еще оставались чистыми. Но надолго ли? Даже двойного запаса спирта хватит только на полчаса минус шестиминутный хвостик.

Батурин не раз испытывал судьбу в таких полетах, и всегда ему казалось, что экипаж с завязанными глазами несется в пасть какого-то чудища, и стоит пересечь невидимую черту, как пасть сомкнётся. Но он всегда чуть-чуть не долетал до этой черты. Привык даже. Позволял себе расслабляться, пошутить, пальцем нарисовать кота с хвостом бубликом на запотевшем стекле. А вот при обледенении этого делать не мог. Нужно слиться с вертолетом и чувствовать, будто покрывается льдом не он, а ты. Только тогда можно не пропустить мгновение и вовремя «встряхнуться». Как это делать, знали все летчики Спасательной. Когда - только Батурин. Когда? - как много заключалось в коротком вопросе. Тонкую корку льда не стряхнешь с воздушных винтов, толстую, если она крепко вцепилась в обшивку, стряхивать поздно. Она будет расти, сковывая вертолет. Нужна золотая серединка, «чувство непрочного льда».

Батурин выключил антиобледенитель, оставив в бачке пятиминутный запас спирта «на подкладку». Наташа таких полетов не знала и посмотрела на командира удивленно. Он перехватил ее взгляд и почему-то вспомнил, как грубовато выпроводил девушку из своей квартиры. Мысль о покушении на его мужскую свободу по выгоде тогда потрясла его.

Память сразу же воскресила услужливо прошлое. Было почти так же. Было, но быльем не поросло. И он сказал об этом Наташе. Тогда она поставила на шкаф лису и ушла.

Батурин на несколько секунд включил антиобледенитель, и маленький приборчик под потолком кабины показал рост давления в системе. Если пилот не запоздал, то спирт должен пробить залепленные льдом отверстия на передних кромках винтов и облить их плоскости. Стрелка прибора дошла до красной черты - упала на ноль. Лед пробит. Лопасти окропились спиртом. Батурин выключил систему. Теперь пусть нарастает новый лед, но он будет уже слоеным, некрепким.

Аэродром и льдину связывал только невидимый и приблизительный шнурок радиопеленга, протянутый в море. Батурин слышал, как запрашивала Наташа: «Дайте прямой!». Диспетчер называл цифру, и вертолет подворачивал к правильной линии пути. Наташин голос, звонкий, срывающийся, в наушниках звучал с хрипотцой.

Внизу потемнело. Открытое Баренцево море потекло под вертолет. Батурин еще раз включил антиобледенитель, обрызгав спиртом лопасти. И, будто от сырости, чихнул мотор.

- Вы вышли в квадрат восемь, - сообщили с аэродрома. Через обледеневшую антенну голос диспетчера прошел глухо. «Вы вышли»... И все. А дальше соображайте сами. На отяжелевшей от льда машине вам нужно встать в вираж и не задеть море, потому что вода там холодная, а вы, товарищи пилоты, привыкли купаться в ванне при комнатной температуре... Где-то здесь, в этом квадрате, проклятая льдина, которую сосет вода. Мы найдем ее, но это будет в последний раз. Во всяком случае для меня, Батурина, в последний раз. Не железный! Я найду льдину, если она существует, прилечу обратно и уйду на покой. На льготную пенсию. Буду пить вино, теплое пиво за здоровье своего воробья. Он, наверное, шарит сейчас по комнате в поисках крошек, каналья... Чувствую упрямство штурвала, и тахометр показывает падение оборотов винта - пора «встряхнуться».

Резко снизив скорость, Батурин почти завис. Вертолет медленно двигался на переходном трясучем режиме. Но этого мало. Нужно, чтобы тонкие лопасти на больших углах атаки затрепетали в скошенном завихренном потоке воздуха. Пилот полностью выжал правую педаль, вытянул рычагом «шаг-газ» всю мощь двигателя, накренил вертолет вправо и, не давая ему снижаться, опустил нос. В этом нелепом насильственном положении машина затряслась крупно, зло. Не было видно стрелок на дрожащих в лихорадке приборах. Пилотов бросало от борта к борту на привязных ремнях. Они смутно видели прыгающее небо. Куски слоеного льда, скалываясь, разлетались, камнепадом стучали по фюзеляжу и вздрагивающей хвостовой балке.

Зато когда Батурин выправил положение, двигатель будто набрал новые силы, и ручка управления стала подчиняться легкому движению пальцев.

- Пилоту вправо, бортачу - прямо смотреть!

Параллельными галсами ходил над берлогой Нептуна полуслепой вертолет. Батурин, представив морского царя пускающим носом пузыри, улыбнулся. И у Наташи, еле пришедшей в себя после «встряски», дрогнули губы. Она подумала, что улыбка послана ей. Редко за последнее время светлело лицо командира, а ей хотелось, чтобы в карих глазах этого человека, самого красивого, самого смелого, самого доброго и умного из всех мужчин, всегда жило счастье. Вот он улыбнулся, и ей уже не страшны ледяные мураши на стеклах кабины. Ей не холодно, хотя двери пилотской кабины открыты для лучшего обзора. С ним тепло. Наташа сняла перчатку и провела пальцами по воротнику его куртки.

- Смотреть! - все еще улыбаясь, сказал Батурин.

И она увидела.

- Прямо по носу пятно!

Вертолет пронесся около сейнера. Судно сидело мелко, его высокие борта парусили, каждый порыв ветра валил «рыбака» на волны. За кормой болталась обледенелая шнека. Сквозь шум мотора пилоты услышали трубный звук судового сифона.

- Гребут нашим курсом. Пусть идут, а мы провернем еще один галс. Повнимательней, ребята! - Батурин развернулся блинчиком и плавно вышел на новую прямую.

- Справа по борту льдина! - закричала Наташа и указала на что-то белесое в темных расплывчатых пятнах.

Батурин поднял нос машины и резко заломил винт. Так вот оно, неуютное пристанище оторванных от берега людей.

Поторопились с ловлей, вышли на непрочный «сморчок», и припай отошел. Льдина серая, чуть светлее воды, набухший пласт снега, готовый превратиться в шугу. Десять человек в темных роканах и белый олень, запряженный в широкие низкие нарты с рыбой. Хоть бы распрягли! Сейчас вертолет проскочит этот кусок еле спаянного снега, и тогда снова раздвигай метель перегретым мотором. Уходить нельзя. Надо развернуться на «пятке».

Вертолет почти перевернулся вверх колесами и повис над льдиной, похлопывая огромным винтом. Снежные космы срывались с концов лопастей. Тугие потоки воздуха проявляли льдину. Рыбаки замерли в различных позах. Дым от затухающего костра закручивало в спираль, и он коптил их неровную шеренгу. Опустил круп и задрал голову, оскалясь, олень, скосил на вертолет красный безумный глаз.

Увидев перед собой открытую дверь грузовой кабины, рыбаки бросились к ней. Льдина кромкой черпанула пенную сизую накипь. Люди хватались за обледенелые стойки, за мокрое колесо, срывалась, мешали друг другу, а Батурин, парируя жесткие порывы шелоника, теснил их бортом вертолета к середине льдины. В суматохе рыбаки опрокинули невысокого парнишку, и он ужом выбирался из-под тяжелых пляшущих ног.

И тут грохот мотора рассек разбойничий свист. Засунув пальцы в рот, свистел старый саами в длинной грязно-голубой рубахе, из-под которой выглядывали острые носы желтых сапог. Он держал за ременный бантлер оленя и укоризненно качал непокрытой седой головой. Свист будто сорвал с людей дикие маски. Рыбаки виновато улыбались, их движения стали нарочито неторопливыми.

Обледеневший вертолет оседал под тяжестью живого груза. Копоть из глушителей вбиралась черными кругами в снег. Вот колеса почти коснулись льдины. Последним, потрепав за шею белого оленя и прижавшись щекой к его мягкому храпу, влез старый каюр с потухшей трубкой в сморщенных губах. Олень рванулся за ним - сразу провалились задники груженых нарт. Олень вскинулся, присел на круп.

Вертолет взвыл, двинулся вперед. В какой-то миг он, тяжелый от налипшего льда и груза, прянуп к воде, но немой отчаянный крик Батурина: «Э-гей, не губи, родимый!» словно подтолкнул его, мотор загудел уверенней, шепот лопастей переходил в свист.

Набрав высоту, Батурин еще раз «встряхнул» машину. Спирта в антиобледенительной системе больше не было. А хотя бы до берега доползти было нужно.

- Теперь считайте мы дома, Наталья Владимировна! Берите управление, у меня пальцы затекли.- И Батурин, запрокинув голову на спинку сиденья, надвинул шапку на глаза.

...Ну вот, Богунец, летит к тебе Наташа, а ты боялся за нее, играл трагедию. Ты встретишь ее и запоешь, как молодой саами: «А лицо у нее как снег, на котором лежат два красных солнца, а волосы - золото или ветви березы, разметавшиеся под ветром, и она не стерпит, если парень вздумает ей помочь, - сама покажет, как надо бросать аркан. О, эта девушка - моя невеста!» А я... пиво, теплое пиво буду пить, потягивая у окна с воробьем-попрошайкой... Но будь осторожен, Богунец, не верь, не будь слепым. Всё они нам никогда не отдают, а только часть, и то, когда им выгодно или больше некому отдать. Я знаю, Богунец, я хорошо знаю, поверь. Прошло шестнадцать лет, а боль вот тут...

Батурина толкнул бортмеханик. Он показал на стрелку термометра хвостового редуктора. Она ползла вверх, вздрагивала, предупреждала: масла нет, шестерни трутся всухую. Еще на земле при осмотре машины Батурин заметил на обтекателе капельку масла, хотел заставить механиков посмотреть, откуда она появилась, но квадратные глаза матери рыбака знобко стояли в его памяти, торопили, и он промолчал. «Вот наказание за беспринципность!» Да еще тряс он вертолет несколько раз нещадно, и куски слетающего льда били по хвостовому винту. Батурин потихоньку взглянул на расстроенное, лицо Наташи. Что он мог сказать ей? Чем ободрить? Пусть пока пилотирует. И он снова откинул голову, прикрыл веки.

Хорошо грела куртка, подбитая пухом гагуны. Батурин засунул руку в левый карман и нащупал осколок от сейды - священного камня саами. Этот амулет, кусочек апатита, похожий на аквамарин, подарил ему друг, охотник, в веже которого на бревенчатых стенах висят старые бубны. На одном из них нарисовано красное лучистое солнце - бубен для прошения хорошей погоды и счастья. Подсушил бы сейчас охотник кожу бубна над костром, ударил бы по ней заячьей лапой, попросил бы у духов немножечко везения для русского брата. Да только давно не пользуется бубнами охотник, говорит, радио лучше, мало обманывает, однако, а счастье, говорит, приносит хорошее ружье.

Ветер поутих. Под серыми облаками снежинки лепились одна к другой и падали гроздьями. Зато земля прояснялась, и было заметно, как, вопреки воле пилотов, она притягивает к себе обледенелый вертолет. Можно и нужно было идти на вынужденную посадку, не ожидая, пока разрушится хвостовой редуктор. Но пилоты увидели качающийся луч аэродромного прожектора, и «чувство дома» заставило их продолжить полет. Ведь оставалась минута, не больше.

- Очистили! - прокричал бортмеханик, показывая пальцем на убегающий с посадочной полосы бульдозер.

Хвостовой винт заскрежетал на последней прямой Крупно задрожали борта. Дернулись ножные педали. Вертолет бросило влево. Батурин схватил управление, завалил правый крен и опустил нос машины. Она круто пошла на аэродром. Дрогнула - бортмеханик скатился с лесенки и, задевая коленки рыбаков, побежал в заднюю часть грузовой кабины: там безопаснее. Наташа обеими руками вцепилась в штурвал.

- Отказал хвост, авторотирую! - передал по радио Батурин, ударив по лапкам магнето.

Мотор заглох, в кабине до грусти тихо. Вертолет подчинялся рукам Батурина. Но только до земли. Там винт потеряет обороты, вертолет заартачится, инерционные силы развернут его влево, и он упадет на правый борт. Справа сидит Наташа. Тяжелый редуктор винта сорвется с рамы и обрушится на девушку. Батурин знал: не часто, но так уже случалось с другими. Они тоже сидели справа... И он провожал их, шел впереди, нес черную подушечку с орденами. Так уже было. Значит, нужно положить вертолет на левый борт. Все правильно, на левый! И тогда... добрым словом помянет тебя Антоша Богунец...

Серая полоса и мертвенно-желтые аэродромные огни приближались. Вот сейчас правое колесо черкнет по припорошенному бетону, оставит длинный ребристый след. Батурин потянул штурвал влево. Но штурвал не шел. Метнув взгляд в сторону, Батурин вскрикнул от негодования: Наташа, сжавшись в комочек, уперлась ногами в пол, тянула штурвал в свою сторону. Они встретились взглядами, и в глазах девушки блеснуло такое упрямство, что Батурин опешил. Но потом резко сбил ее руки. У Наташи от боли передернулось лицо, брызнули слезы. Она снова потянулась к штурвалу...

Батурин накренил вертолет в свою сторону, но машина не упала на борт. Прокатившись на одном колесе и почти переворачиваясь, она съехала с посадочной полосы, врезалась в высокий сугроб на обочине, заклинилась в спрессованном снегу и замерла.

Винт вяло вращался, концы лопастей лениво сбирали синеватую верхушку сугроба.

Подъехала санитарная машина, из нее первой вырвалась коми - мать рыбака. А Батурин смотрел на другую женщину. Богунец платком растирал по ее щекам слезы, но она отклоняла лицо, стараясь поймать взгляд командира.

Батурин отвернулся и пошел не спеша, вразвалку, как ходил всегда, прямо через аэродром к своему дому. Его окликали, с ним здоровались, он не слышал или не хотел слышать.

По лестнице всходил тяжело, хватаясь за перила.

Не раздеваясь, оставляя на полу грязные лужицы, прошел по комнате к шкафу и уставился на пластмассовую лису. Смотрел, не моргая, долго, пока обсохший гладкий воробьишка не сел ему на плечо.

Стараясь не спугнуть воробья, Батурин опустился в кресло, выдвинул ящик шахматного стола и достал из него несколько рисунков. Разложил их на коленях. С каждого листа бумаги смотрела Наташа...

Задребезжал телефон.

Батурин не протянул руки. Он спал.

***

Владимир Борисович Казаков родился в Саратове в 1926 году. С 1943 по 1973 год служил и работал в авиации: военным пилотом-планеристом, летчиком ГВФ, вертолетчиком, летчиком-испытателем, пилотом ГВФ. Член Союза писателей СССР. Первая книжка рассказов «Однажды в небе» вышла в свет в 1962 г. Сейчас автор двенадцати книг. Наиболее известны: «Право на риск», «Пилоты», «Тревожный колокол», «Сотвори себя», «Вспомни, облако». Лауреат Всесоюзных литературных конкурсов им. А. Фадеева и на лучшее произведение о работниках советской милиции.